горечь

Ницше с горечью признавался Мальвиде: "Между мной и мстительной антисемитской
гусыней не может быть примирения. Позже, гораздо позже она поймет, как много
зла она принесла мне в самый решающий период моей жизни..."
Но болезнь Ницше и его житейская неприспособленность делали его зависимым от
Элизабет, питавшей к нему тираническую любовь, не ведающую деликатного
невмешательства. В этом смысле Рэ находился в куда более преимущественном
положении в их Троице, поскольку ему достаточно легко и быстро удалось убедить
свою семью, что Лу - его наилучший друг в том, что касается духа и образа
жизни. Поэтому он мог свободно предлагать Лу жить в его имении, гарантируя ей
опеку своей семьи и защиту от необходимости возвращения с матерью в
Санкт-Петербург. Ницше же приходилось действовать крайне осмотрительно, с
многочисленными оговорками и недомолвками. Вообще, из всех троих Ницше был
наиболее обременен условностями - и внутренне, и внешне. Он настолько опасался
агрессии и ревнивых козней сестры, что, впервые сообщая ей о Лу, прибавлял к
ее возрасту четыре года, многократно ссылался на рекомендации Мейзенбух и
представляя ее как своего будущего научного ассистента.
Могла ли Лу особо воодушевить такая осторожность, при том, что неделю назад
она читала решительные заверения Пауля: "Я хороший рулевой, и Ты пройдешь
между всеми трудностями легко и без обиды, нанесенной кому бы то ни было... А
следовательно, моя любимая-любимая Лу (Рэ всегда так писал ее имя - Л.Г.),
будь уверена, что Ты - единственный человек в мире, которого я люблю, и не
думай при этом, что это не о многом говорит, поскольку, быть может, я переношу
на тебя всю любовь, которая есть во мне для других людей".
И снова Ницше: "Такие отшельники, как я, должны не спеша привыкать к людям,
которые им дороже всего: будьте же ко мне снисходительны в этом смысле!".
Пауль называет Лу своей "любимой улиткой", а себя "ее маленьким домом". Он
подписывается "твой братец Рэ", и действительно, к тому времени он уже занял в
ее новой жизни место ее прежнего дома, наполненного братьями.
Ницшеведы (например, Рудольф Бинион в своей книге "Фрау Лу - своенравная
ученица Ницше") недоумевают, почему самым значимым человеком в своей жизни Лу
всегда называла Рэ. Именно его утрату она считала самой болезненной в своей
жизни, а 5 прожитых с ним лет - самым полным воплощением своей мечты. Забавный
предрассудок: ставить качество человеческих отношений в прямую зависимость от
исторического масштаба личности... Тем не менее разве не сам Ницше
предупреждал ее: "В любом случае Рэ - лучший друг, чем я есть и смогу быть;
прошу Вас обратить внимание на эту разницу!"
Почему же при всем своем культе Дружбы они не сумели стать друг для друга
"совершенными друзьями"? Ведь работа у Троицы спорилась: они действительно
много читали, обсуждали, писали. Под руководством Ницше Лу делает очерк о
метафизике женского начала, пробует писать афоризмы. Многие ее идеи он, не
колеблясь, называет гениальными. Часто они проводят с ней ночи напролет. "Я
никогда не забуду тех часов, когда он открывал мне свои мысли; он поверял мне
их, как если бы это была тайна, в которой невыразимо трудно сознаться, он
говорил вполголоса с выражением глубокого ужаса на лице. И в самом деле, жизнь
для него была сплошным страданием: убеждение в ужасной достоверности "Вечного
возвращения" доставляло ему неизъяснимые мучения". Потрясенная их ночными
откровениями, она написала и посвятила Ницше небольшой гимн. Тот пришел в
восхищение от такого подарка и решил отплатить тем же: он задумал положить
стихи Лу на музыку и сделать своего рода дифирамб. Восемь лет он намеренно
избегал всякого музыкального творчества: музыка взвинчивала его нервное
возбуждение до изнеможения. Этого не способен понять тот, кто, подобно ему,
"не страдал от судьбы музыки, как от открытой раны". И в этот раз музыка
взволновала его настолько, что вызвала физические страдания. Ницше слег в
постель и из своей комнаты писал m-lle Саломе записки: "Я в постели. Ужасный
припадок. Я презираю жизнь". И все-таки "Гимн жизни", который он отдал на суд
своим друзьям-музыкантам, имел большой успех. Один дирижер оркестра берется
исполнить произведение. Ницше радостно делится этой новостью с Лу: "По этому
пути мы можем придти вместе к потомству, - другие же пути оставить открытыми".
Предложив Ницше быть его другом, Лу, конечно, не предвидела этих страшных
эмоций дружбы, более сильных, чем припадки самой страстной и бурной любви.
Ницше требовал сочувствия каждой своей мысли. Ему нужна была полная духовная
преданность. Лу бунтовала: разве можно отдать кому-нибудь ум и сердце? Ницше
обвинял ее в гордыне. Об их ссорах он рассказывал в письме все к тому же
Петеру Гасту: "Лу остается со мной еще неделю. Это самая умная женщина в мире.
Каждые 5 дней между нами разыгрывается маленькая трагедия. Все, что я вам о
ней писал, это - абсурд и, без сомнения, не менее абсурдно и то, что я Вам
пишу сейчас". Это написано 20 августа из Таутенбурга. 16 сентября из Лейпцига
он пишет тому же адресату: "2 октября снова приедет Лу: через 2 месяца мы
поедем в Париж и проживем там, быть может, несколько лет. Вот мои планы". Увы,
не пройдет и двух месяцев, как дружба Фридриха Ницше и Лу Саломе прекратится
навсегда.
Хотя оба друга - Ницше и Рэ - постановили делить между собой эту девушку
духовно, в их отношениях не было недостатка в истинно мужских претензиях и
соперничестве. Когда Лу проводила часы, дни и целые ночи в обществе одного из
них, у другого начинали появляться навязчивые фантазии, которые в конце-концов
окончательно расстроили их дружбу. Ницше мучило тяжелое подозрение: Лу и Рэ -
в заговоре против него, и этот заговор говорит против них - они любят друг
друга и обманывают его. Все вокруг стало казаться ему вероломным и бесцветным:
возникла жалкая борьба вместо того духовного счастья, о котором он мечтал. Он
чувствовал, что теряет свою странную, очаровательную ученицу, своего лучшего,
самого умного друга, с которым его связывали 8 лет единомыслия...
При этом он забывал, что у Рэ имеется не меньше оснований для подозрений: к
примеру, затянувшаяся прогулка Лу и Ницше на вершину Монте Сакро. Они
объясняли свое чересчур долгое путешествие тем, что хотели увидеть заход
солнца в Санта Роса, откуда, как утверждают пытливые исследователи, солнца
вообще не видать. Позднее Ницше, подразумевая Монте Сакро, благодарил Лу "за
самый пленительный сон моей жизни". Эта фраза побудила назойливых репортеров
допытываться у Лу (в преклонном уже возрасте), о чем они беседовали и
целовались ли... Лу, со свойственной ей иронией, отвечала, что мало что помнит
по этому поводу.
Последний удар, положивший конец отношениям Ницше и Лу, нанесла Элизабет. Без
ведома Ницше она написала Саломе грубое письмо. Лу всерьез рассердилась.
Подробности ссоры малоизвестны. Сохранились черновики ницшевских писем к Лу, с
довольно-таки беспощадным приговором: "Если я бросаю тебя, то исключительно
из-за твоего ужасного характера. Не я создал мир, не я создал Лу. Если бы я
создавал тебя, то дал бы тебе больше здоровья, и еще то, что гораздо важнее
здоровья, - может быть, немного любви ко мне".
В его письмах презрительные вердикты соседствуют с неизжитым восхищением,
проклятия - с раскаянием:

попытка

Что же принесла всем троим попытка осуществить свою мечту, одновременно такую
невозможную и такую богатую всеми возможностями? Ставки были высоки: на кону
стояли самые значимые для каждого из них вещи - Дружба и Истина. После того,
как надежды на любовь и матримониальные планы по воле Лу были выброшены за
борт их трехмачтового судна, над ним был поднят новый священный флаг - знамя
Идеальной Дружбы. Они должны были доказать самим себе, друг другу и миру, что
таковая существует. Впрочем, в 20 веке Николай Бердяев проницательно заметит,
что в основе любой подлинной дружбы лежит мощное эротическое напряжение.
Лу, которая никогда сознательно не использовала в своем поведении ни женских
козырей, ни какого-либо дамского оружия, любила повторять за Титом Ливием:
"Дружеские связи должны быть бессмертными, не дружеские - смертными". Ницше в
письме к Мальвиде со своей стороны подтверждал: "В настоящее время эта девушка
связана со мной крепкой дружбой (такой крепкой, какую можно создать на этой
земле); долгое время у меня не было лучшего завоевания...". Не менее
экспрессивно он высказался и в письме к Петеру Гасту: "Дорогой друг, для нас,
безусловно, будет честью, если Вы не назовете наши отношения романом. Мы с нею
- пара друзей, и эту девушку, равно как и это доверие я считаю вещами святыми".
Ницше утверждал, что у "всякого имеется свой духовный гранит фатума".
Парадоксально, но именно мистерия дружбы роковым образом постоянно
проигрывалась в судьбе Ницше. Как некий загадочный и настойчивый лейтмотив
скользит она над волной всех жизненных перипетий.
Похоже, он сам догадывался о неком тайном предначертании: дружба будет для
него полем самых невероятных завоеваний и самых непереносимых утрат. Однажды,
когда Ницше высказал свое отвращение к романам с их однообразной любовной
интригой, - кто-то спросил, какое же другое чувство могло бы захватить его?
"Дружба, - живо ответил Ницше. - Она разрешает тот же кризис, что и любовь, но
только в гораздо более чистой атмосфере. Сначала взаимное влечение, основанное
на общих убеждениях; за ним следуют взаимное восхищение и прославление; потом,
с одной стороны, возникает недоверие, а с другой - сомнение в превосходстве
своего друга и его идей; можно быть уверенным, что разрыв неизбежен и что он
принесет немало страданий. Все человеческие страдания присущи дружбе, в ней
есть даже такие, которым нет названия".
Все это он пережил с Рихардом Вагнером. Их дружба носила какой-то
сверхчеловеческий характер: большинство людей просто не подозревает, что с
дружбой можно связывать столько упований, потому оно застраховано от бездн
отчаяния, связанного с их крахом. "Такое прощание, когда люди расстаются
потому, что по-разному думают и чувствуют, невольно нас опять как бы сближает,
и мы изо всей силы ударяемся о ту стену, которую воздвигла между нами
природа".
Когда три года спустя после разрыва с Вагнером мистерия дружбы вновь
разыграется с Лу, Ницше поймет, что терять друзей из-за чрезмерного сходства
душ не менее тяжело, чем из-за их разности. Уже в августе 1882 года Лу напишет
Рэ: "Разговаривать с Ницше, как ты знаешь, очень интересно. Есть особая
прелесть в том, что ты встречаешь сходные идеи, чувства и мысли. Мы понимаем
друг друга полностью. Однажды он сказал мне с изумлением: "Я думаю,
единственная разница между нами - в возрасте. Мы живем одинаково и думаем
одинаково". Только потому, что мы такие одинаковые, он так бурно реагирует на
различия между нами - или на то, что кажется ему различиями. Вот почему он
выглядит таким расстроенным. Если два человека такие разные, как ты и я, - они
довольны уже тем, что нашли точку соприкосновения. Но когда они такие
одинаковые, как Ницше и я, они страдают от своих различий".
Ницше хотелось верить в то, что на сей раз все пойдет по иному сценарию:
"Вокруг меня сейчас утренняя заря, но не в печатной форме! Я никогда не верил,
что найду друга моего последнего счастья и страдания. Теперь это стало
возможным - как золотистая возможность на горизонте всей моей будущей жизни. Я
растроган, думая о смелой и богатой предчувствиями душе моей возлюбленной Лу".
В Люцерне, всего несколько дней спустя после первой встречи с Лу, Ницше
показывал ей тот дом в Трибшене, где он познакомился с Вагнером, рассказывая о
незабвенных днях веселого настроения Рихарда и припадках его величественного
гнева. Подойдя к озеру и показывая Лу тополя, своими верхушками закрывавшие
фасад дома, Ницше стал говорить вполголоса, стараясь скрыть от нее свое лицо,
потом внезапно замолчал, и Лу, не спускавшая с него глаз, заметила, что он
плакал.
Меньше месяца спустя Ницше набрался храбрости сделать Лу предложение, на этот
раз лично, а не через посредничество Пауля Рэ. Лу повторила свой отказ, и свое
предложение дружбы. Ницше принял предложения Лу и установленные ею границы их
отношений. Со своей стороны он выдвинул единственное условие: "Прочтите эту
книгу, - сказал он, протягивая ей свою работу "Шопенгауэр как воспитатель", -
и тогда Вы будете меня слушать". Могла ли Лу с ее всезатмевающей жадностью к
познанию не попытаться выслушать человека, утверждавшего: "Я вобрал в себя всю
историю Европы - за мной ответный удар".
Во время поездки в Байрейт (на ежегодный Вагнеровский фестиваль) Лу обретет
непримиримого врага на всю жизнь - сестру Ницше Элизабет. Лу, с присущей ее
характеру некоторой наивностью, поначалу верила притворной доброжелательности
Элизабет и, не осознавая ее интриг, писала Ницше: "Ваша сестра, которая в
настоящий момент является почти что и моей сестрой, Вам расскажет о том, что
здесь происходит".
Та действительно рассказала все, но далеко не в тех тонах, которые ожидала
Лу. Элизабет привела в ярость фотография, на которой была изображена вся
Троица, снятая в Люцерне, на фоне Альп: Ницше и Рэ стоят, запряженные в
двуколку, в которой сидит Лу, помахивая кнутиком. Хотя, как пишет Саломе в
"Опыте дружбы", и идея композиции, и даже выбор фотографа принадлежали Ницше,
Элизабет расценила это как безусловную инициативу Лу, призванную
продемонстрировать ее верховную власть над двумя философами. (Любопытную
инверсию претерпит идея этой фотографии в дальнейшем творчестве Ницше: не
пройдет и года после мучительного разрыва с Лу, как Ницше напишет свое
знаменитое: "Ты идешь к женщине? Не забудь плетку!")
Не меньшую озлобленность, чем фотография, у Элизабет вызвали ухаживания за Лу
известного художника Павла Жуковского, сына знаменитого русского поэта, за
которым ходила слава дамского угодника, и который на глазах у всех предлагал
Лу всевозможные дизайнерские решения относительно ее нарядов, премьерных и
будничных, и даже смоделировал прямо по ее фигуре платье.
Словом, Элизабет быстро квалифицировала Лу как вампира и хищницу, которую
следует раздавить любой ценой. Понятно, что за этой характеристикой стояла в
первую очередь ревность к этой странной русской девушке, которая обладала
таким таинственным обаянием. В 1885 г. Элизабет, к ужасу своего брата, вышла
замуж за немецкого национал-активиста Ферстера и уехала за ним в Парагвай
строить там "новую Германию". Унаследовав после смерти брата его рукописи, она
умудрилась организовать в ноябре 1935 г. посещение ницшевского архива в
Веймаре Гитлером и подарить ему на память о визите ницшевскую трость. Изданная
ею компиляция незавершенных ницшевских рукописей под названием "Воля к власти"
полностью дискредитирована историками. Она свела счеты с Лу, натравливая в
конце жизни на нее нацистов, обвиняя ее в извращении идей Ницше. Излишне
говорить, насколько все это "ферстер-ницшеанство" не имеет никакого отношения
к самому Ницше.

Фрейд

"Но, Лу, что это за письмо! Так пишут маленькие пансионерки. Что же мне
делать? Поймите меня; я хочу, чтобы вы возвысились в моих глазах, я не хочу,
чтобы вы упали для меня еще ниже... Я думаю, что никто так хорошо и так дурно,
как я, не думает о Вас. Не защищайтесь; я уже защитил Вас перед самим собой и
перед другими лучше, чем Вы сами могли бы сделать это. Такие создания, как Вы,
выносимы для окружающих только тогда, когда у них есть возвышенная цель. Как в
Вас мало уважения, благодарности, жалости, вежливости, восхищения,
деликатности... Я не знаю, с помощью какого колдовства Вы, взамен того, что
дал Вам я, дали мне эгоизм кошки, которая хочет только одного - жить...
Но Я еще не вполне разочаровался в Вас, несмотря ни на что, Я заметил в Вас
присутствие того священного эгоизма, который заставляет нас служить самому
высокому в нашей натуре... Прощайте, дорогая Лу, Я больше не увижу Вас.
Берегите свою душу от подобных поступков.
Ваш Ф.Н."
Ницше уехал. Этот его поспешный отъезд скорее напоминал бегство. "Сегодня для
меня начинается полное одиночество", - обронил он одному из друзей. Через 6
лет он сойдет с ума. За эти годы он напишет самые сильные и спорные свои
книги. Но в то время у "Заратустры" во всем мире найдется только семь
читателей. И кто мог предположить, что этой книге уготована участь первого
философского бестселлера?
Может быть, если в результате своих отношений люди не могут обрести друг
друга, они обретают новых самих себя? Способен ли один человек сделать для
другого нечто большее, чем подарить ему его самого?..
Очень многое в этой истории остается за кадром... И насколько глубок шрам,
который остался в душе Лу? Как отыскать ту грань, где через ее скрытность и
калейдоскопичность биографии проступает ее ранимость?
Говорили, что она похожа скорее на силу природы, чем на человека. Однако
Фрейд, с которым ее связывала двадцатипятилетняя дружба, утверждал, что еще ни
в ком не встречал столь высоких этических идеалов, как у Лу. Вообще, именно
психоанализ позволил ей окончательно найти себя и почувствовать себя
по-настоящему счастливой. Правда, Фрейду так и не удалось заставить ее
изменить название ее книги "Благодарность Фрейду" на безличное "Благодарность
психоанализу". Фрейд ругал ее за непомерно изматывающую работу, говоря, что
одиннадцать часов анализа в день - это слишком. Но психоаналитиком она была от
Бога - сохранилось множество восторженных свидетельств ее пациентов.
Лу исполнилось 50, когда она познакомилась с Фрейдом в 1911 году. Она вновь
начинала все сначала. Он же, не терпевший отступничества в вопросах своей
теории, кажется, позволял непозволительное только Лу - ему нравилось, как она
дополняла "его анализ своим русским синтезом": "Я начинаю мелодию, обычно
очень простую, Вы добавляете к ней более высокие октавы; я отделяю одну вещь
от другой, Вы соединяете в высшее единство то, что было раздельно".
Исследователи удивляются, как все же после близости с двумя величайшими
романтиками - Ницше и Рильке - она так легко вобрала в себя суровый реализм
Фрейда. Мне же кажется, что именно в этих необычных отношениях закалялась
виртуозность ее интроспекции. Сама Лу называла два фактора, повлиявшие на ее
выбор в пользу психоанализа: во-первых, то, что она выросла среди русских, - а
это люди, особо склонные к самокопанию, а во-вторых, близость с человеком
необычной судьбы - немецким поэтом Райнером Мария Рильке.
Действительно, она была для него одновременно любовницей, матерью и
психотерапевтом. "Все настоящие русские - это люди, которые в сумерках говорят
то, что другие отрицают при свете", - писал Рильке своей матери после
знакомства с Лу. Россия была их общей любовью и дверью в сказочный мир: Лу
дважды привозила Райнера в страну своего детства. В наиболее известном из ее
романов - "Родинка" - одна из частей называется "В Киеве"...
Она была старше Рильке на 14 лет, их удивительная близость продолжалась 4
года, - и потом еще 30 лет она оставалась для него самым большим авторитетом и
самым близким человеком.
В подтверждение тому вот строки этого гениального поэта, посвященные Лу.
"Нет без тебя мне жизни на земле.
Утрачу слух - я все равно услышу,
Очей лишусь - еще ясней увижу.
Без ног я догоню тебя во мгле.
Отрежь язык - я поклянусь губами.
Сломай мне руки - сердцем обниму.
Разбей мне сердце - мозг мой будет биться
Навстречу милосердью твоему.
А если вдруг меня охватит пламя
И я в огне любви твоей сгорю -
Тебя в потоке крови растворю."

Лу

Воодушевленная им, Лу и сама начинает делать пробы в обретении стиля. В знак
духовной симпатии она посвящает Ницше поэму "К скорби". Петер Гаст, прочитав
эти строки, решил, что их написал Ницше. Эта ошибка обрадовала Фридриха. "Нет,
- писал он своему другу, - эти стихи принадлежат не мне. Они производят на
меня прямо-таки подавляющее впечатление и я не могу читать их без слез; в них
слышатся звуки голоса, который звучит в моих ушах давно, давно, с самого
раннего детства. Стихи эти написала Лу, мой новый друг, о котором вы еще
ничего не слыхали; она дочь русского генерала; ей 20 лет, она резкая, как
орел, сильная, как львица, и при этом очень женственный ребенок... Она
поразительно зрела и готова к моему способу мышления... Кроме того, у нее
невероятно твердый характер, и она точно знает, чего хочет, - не спрашивая
ничьих советов и не заботясь об общественном мнении".
Со всей присущей ей одержимостью и энергией Лу хотела построить маленькую
интеллектуальную коммуну, философскую "Святую Троицу". Нашей героине к тому
времени едва исполнился 21 год, Рэ было 32, Ницше - 38.
До сих пор все мужчины в жизни Лу проходили через своеобразную "конфирмацию" -
получения отказа от сделанного ей брачного предложения. Таково, очевидно, было
"причащение" к ее религии "свободных духов". Подобная участь ожидала и Ницше.
8 мая (не прошло и месяца со дня знакомства!) он уполномачивает Рэ поговорить
с Лу от его имени. Матери Лу в Санкт-Петербург было направлено письмо с
официальным предложением. Пребывая в лихорадочном возбуждении, Ницше пытается
размышлять над устранением главной, по его мнению, помехи: его бедности. Может
быть, окажется возможным целиком за значительную сумму продать какому-нибудь
издателю все свои будущие сочинения?
В "Опыте дружбы" Лу перечисляет все аргументы, к которым она прибегла, чтобы
максимально смягчить свой отказ и сохранить в силе главное - их дружбу и сам
проект жизни "втроем".
Как же рассчитывали они превратить столь эксцентричную духовную конструкцию в
повседневную действительность? Вполне ли отдавали себе отчет, сколько
провокаций для игры чувствами таит в себе подобный замысел? С упрямым
романтизмом они уповали на то, что все житейские недоразумения задыхаются "на
высоте 6 тысяч футов над уровнем человека", где они собирались существовать.
И все же чреватость этого плана катастрофой была очевидна. Мальвида писала Лу:
"...И в конце концов это триединство! Несмотря на то, что я вполне убеждена в
Вашей нейтральности, при всем этом опыт моей долгой жизни, равно как и знание
человеческой натуры, позволяют мне утверждать, что так это долго не может
развиваться, что в самом лучшем случае серьезно пострадает сердце, а в худшей
ситуации дружеский союз будет разрушен... - естество не дает себя одурачить, а
связи существуют только в той мере, в которой мы их осознаем. Однако, если Вы,
вопреки всему, это сделаете, я не усомнюсь в вас, я лишь хотела бы уберечь Вас
от той почти неизбежной боли, которую Вы уже раз испытали".
Это письмо написано 6 июня 1882 года, в то время, когда, несмотря на все
пересуды, ее участники как раз были поглощены выбором места проживания:
поочередно обсуждались и отклонялись Вена, Цеплице в Нижней Силезии, Берлин и,
наконец, после долгих обсуждений был выбран Париж.
Могло ли поколебать Лу это письмо? Мальвида апеллировала к ее здравому
смыслу, человечности и их общей ответственности за репутацию феминизма в
Италии, который мог быть скомпроментирован чересчур дерзким экспериментом Лу.
В отношении последнего пункта Мальвида обольщалась. Лу не испытывала ни
малейших обязательств перед судьбой феминизма. Она не стала феминисткой в
Италии, как не была революционеркой в России (хотя всю жизнь хранила у себя
фотографию Веры Засулич). Неисправимая упрямица и индивидуалистка, она
неизменно шла своим собственным путем. И по этому пути она двигалась уверенно
и слепо, как сомнамбула, ведомая своим рафинированным интеллектуальным
любопытством и изощренной женской интуицией. Тем более, что 7 июня развеяло
все сомнения. В этот день она получила письмо от Ницше: "В настоящий момент я
считаю необходимым, чтобы мы сохраняли молчание на эту тему в присутствии даже
самых близких: никто, ни m-me Рэ в Цеплицах, ни m-lle фон Мейзенбух в
Байрейте, ни моя семья не должны ломать себе голов и сердец над этими вещами,
до которых только мы, мы, мы доросли и с которыми справимся, для других они
могут лишь остаться опасными фантазиями". Через два дня он пишет Лу новое
письмо: "Люблю жизнь в убежище и желаю себе всем сердцем, чтобы Вас, как и
меня, миновали европейские пересуды. Тем более что я связываю с нашей
совместной жизнью такие высокие надежды, что любые обязательные или случайные
побочные следствия в настоящее время меня мало занимают: и то, что произойдет,
мы будем готовить вместе, и весь этот мешок огорчений мы каждый вечер вместе
будем выбрасывать на дно - не правда ли?"
Наконец Мальвида сдается: "Ничем более не могу дополнить Ваш план,
совершенство которого вполне признаю, а привлекательность понимаю, Вы
выбираете свою судьбу и надо ее наполнить, чтобы она Вам что-нибудь принесла".

философия Ницше

"Она - воплощенная философия Ницше", - говорили современники. "Как искусно
она использует максимы Фрица, чтобы связать ему руки. Надо отдать ей должное -
она действительно ходячая философия моего брата", - с досадой признавала
ненавидевшая ее Элизабет Ферстер-Ницше.
Исследователи предполагают, что именно Лу была прообразом Заратустры. Если
это так, то не значит ли это, что именно двадцатилетняя Лу оказалась тем
идеалом "совершенного друга", о котором всю жизнь мечтал Ницше - того, кто
исполнен бесстрашия всегда быть собой и стремления стать "тем, что он есть".
Сам Ницше после мучительного разрыва с ней говорил, что Лу - это "воплощение
совершенного зла". Кто знает? Ведь в некоторых головах уже мелькала мысль, что
наиболее тонким воплощением идеи Люцифера могла бы стать абсолютно духовная
женщина - полностью освободившаяся от всяких проявлений женской душевности...
Как бы то ни было, после разрыва, на вершине отчаяния, всего за 10 дней Ницше
создает 1-ю часть "Так говорил Заратустра", рожденную, по словам его давнего
друга Петера Гаста, "из его иллюзий о Лу... И именно Лу вознесла его на
Гималайскую высоту чувства".
Сам Ницше писал, что "вряд ли когда-либо между людьми существовала большая
философская открытость", чем между ним и Лу.
Они встретились под апрельским небом вечного города в 1882 году. Фрау Саломе
привезла дочь в Рим, не столько следуя программе ее интеллектуальных исканий,
сколько для поправки ее здоровья. У Лу были слабые легкие, и любое нервное
потрясение вызывало у нее легочное кровотечение. Последним таким потрясением,
всерьез напугавшим близких, была история с пастором Гийо, сопровождавшаяся
ссорой с матерью и отказом от конфирмации. Гийо помог получить паспорт для
отъезда за границу - для человека без вероисповедания это было сделать
нелегко.
Судьбоносное знакомство произошло с легкой руки Мальвиды фон Мейзенбух. Это
была женщина редкой доброты, гений филантропии, неустанный поборник
освобождения женщин и близкий друг Герцена, воспитывающая его дочь Наталью. В
Ницше она принимала неустанное участие; так же деятельно она любила его
лучшего друга той поры философа Пауля Рэ. Лу подробно описывает свою
стремительно вспыхнувшую дружбу с позитивистом и дарвинистом Рэ, который, хотя
и считал женитьбу и деторождение философски нерациональным занятием (о чем и
написал ряд этических трудов), тут же сделал Лу предложение.
На этот раз она пошла дальше, чем с Гийо. Предложение Пауля она отклонила
бесповоротно, но взамен представила весьма неординарный план: в награду за
готовность к риску Рэ получал возможность не только общаться с ней, но даже
жить вместе. Общественное мнение ее не волновало. Нарушив принципы своей
моральной философии, Рэ принял это предложение. Излишне говорить о том, какую
реакцию вызвала идея у окружающих. Даже Мальвида, смело экспериментировавшая в
своем салоне над созданием новых "благородных" отношений между полами, считала
проект Лу чересчур эпатирующим.
Единственным человеком, у которого Лу и Рэ вызвали не только полное одобрение,
но и веселую решимость примкнуть третьим к коалиции, оказался Ницше.
Вообще-то на уме у доброй Мальвиды были матримониальные планы. Она давно
мечтала найти для Ницше подходящую жену. Она не могла без горечи видеть, как
нарастает его внешнее и внутреннее одиночество. С тридцатилетнего возраста
этот человек был заложником невыносимых головных болей, из-за которых он
стремительно терял зрение. Диагноз этой странной болезни до сих пор остается
предметом споров врачей и биографов. У Цвейга есть новелла о Ницше, где он с
удивительной пронзительностью воссоздает образ этого человека-"барометра",
реагирующего на малейшее колебание атмосферного давления, вся жизнь которого
была бесконечным побегом от страдания в поисках хоть сколько-нибудь щадящего
уголка на этой земле. Его прославленный афористический стиль на деле был
"изобретением поневоле": Ницше старался писать в промежутках между приступами.
У такого человека были основания сказать: "Что не убивает меня, то делает меня
сильнее". "Amor fati"* - было его магическим заклинанием от болезни.
*"Amor fati" - любовь к року, к той судьбе, которая тебе выпала.
Могло ли не взволновать Лу такое мужество и такой стоицизм? "Это очень
суровый философ, - говорила ей Мальвида, - но это самый нежный, самый
преданный друг, и для всякого, кто его знает, мысль о его одиночестве вызывает
самую острую тоску". Лу захотела познакомиться с Ницше. Нетрудно догадаться,
что Лу не вкладывала в это стремление желания "разделить судьбу". Пауль Рэ,
дразня своего друга, писал ему, что "молодая русская" была страшно расстроена
тем, что он так неожиданно улизнул, прежде чем она смогла познакомиться с ним.
Ницше не устоял: "Передайте от меня привет этой русской девочке, если видите в
этом смысл: меня влекут такие души...".
В ожидании Ницше Лу и Рэ блуждали по Риму. В одной из боковых часовен базилики
Св. Петра Рэ обнаружил заброшенную исповедальню, в которой начал просиживать,
работая над своей новой книгой, призванной вскрыть земные корни всякой
религии. Лу весьма развеселила такая выходка, и в этой же исповедальне, сидя
рядом с Рэ, молодая вольтерьянка помогала ему в подборе аргументов. Здесь же
они впервые встретились с Ницше. Лу сразу покорила его. "Вот душа, которая
одним дуновением создала это хрупкое тело", - с задумчивой улыбкой поделился
он впечатлением от этой встречи. За долгие месяцы уединенных размышлений Ницше
совсем отвык от удовольствия говорить и быть выслушанным. В "молодой русской"
он обнаружил изумительный дар слушать и слышать. Она говорила мало, но ее
спокойный взгляд, мягкие уверенные движения, любое произнесенное ею слово не
оставляло сомнений в ее восприимчивости и глубине. Ее же потрясла пылкость
Ницшевской мысли: Лу даже потеряла сон.
Ницше читал Лу и Рэ только что законченную "Веселую науку", самую
жизнерадостную свою книгу, предвещающую приближение Сверхчеловека. Человек со
всей его "слишком человечной" "человечиной" больше не способен удовлетворить
Ницше. "Иной идеал влечет нас к себе, чудесный, искушающий, губительный,
чреватый опасностями идеал...", - читал Ницше, внезапно переводя внимательный
взгляд на Лу. Осуществляла ли она ницшевский миф на практике? Во всяком случае
встреча именно с таким воплощением своего мифа заставила Ницше мобилизовать
весь потенциал своего стиля. Так родился безупречнейший стилист среди
философов, первым поставивший проблему поиска "Большого стиля" как жизненной
стратегии мудреца.

опасность

Наибольшая опасность кроется не в том безрассудном ослеплении любовной
страсти, когда человек в другом хочет увидеть больше, чем есть на самом деле:
опасней, если вместо этого он попытается наоборот - представить свою
собственную сущность искусственно, "по образу и подобию" другого. Только тот,
кто полностью остается самим собой, может рассчитывать на долгую любовь,
потому что только во всей полноте своей жизни он может символизировать для
другого жизнь, только он может восприниматься ею как сила. Ничего поэтому так
не искажает любви, как боязливая приспособляемость и притирка друг к другу, и
та целая система бесконечных взаимных уступок, которые хорошо выносят только
те люди, которые вынуждены держаться друг друга лишь по практическим
соображениям неличностной природы, и должны эту необходимость по возможности
рационально признать. Но чем больше и глубже два человека раскрыты, тем худшие
последствия эта притирка имеет: один любимый человек "прививается" к другому,
это позволяет одному паразитировать за счет другого, вместо того, чтобы каждый
глубоко пустил широкие корни в собственный богатый мир, чтобы сделать это
миром и для другого. В этом причина такого своеобразного и все же отнюдь не
редкого явления, когда после продолжительной и повидимости счастливой жизни
смерть разделяет пару, и - оставшаяся в живых "половина" неожиданно начинает
расцветать по-новому. Иногда женщины, которые были для своих спутников слишком
преданными, полностью сокращенными до "половины", узнают став печалящимися
вдовами, к своему собственному удивлению, чудесный поздний расцвет своей
подавленной, почти уже позабытой собственной сущности.
На деле быть "половинами" всегда плохо для обеих сторон и всегда бывает тесно
в их "жилище", если они к тому же еще "притерлись" друг к другу: хотя они
говорят теперь "мы" вместо "я", но "мы" уже не имеет никакой ценности, когда
захвачено "я", - и это относится не только к духовно бедным личностям, но
свойственно и для личностей с богатым внутренним миром, где один у другого
наивно отнимает его содержание, присваивает и пытается жить сам, и для этого
прячет внутрь свое собственное, до тех пор, пока они не разлучатся. Теперь
они, может быть, были бы друг для друга по-братски родными, если бы они не
любили друг друга - с воспоминаниями и страстными желаниями - были бы, если бы
только по ошибке из привлекательной, плодотворной новизны - которой они были
друг для друга - они не стали бы смертельной банальностью друг для друга.
Люди говорят о любви с громким преувеличением. Зачем они преувеличивают? Они
вынуждены это делать, потому что они не могут объяснить это по-другому - а в
объяснении они никогда не были сильны - как же это все-таки происходит, что
становятся все больше уверенными в себе, когда любят другого, и что двое
только тогда становятся одним, если ли они остаются двумя.
Они потому так редко остаются "двумя", потому что единство, по большей части,
означает искажение.
Отсюда постоянно растущее взаимное недовольство, столь сильно охватывающее
любовную страсть. Опасаются стать ограниченными, опасаются отсутствия больших
возможностей для развития и перемен, и смотрят с растущим недоверием на
"возможность вечной любви в дальнейшем".
В прежней их вере скрывалось много наивной нетребовательности относительно
действительно оживляющего любовного чувства.
Современный человек уже лучше знает, что люди никогда друг другом не
"владеют", что они получают или теряют друг друга в любой момент жизни, что
любовь вообще "существует" только в их фактическом спонтанном воздействии. По
этой причине сегодня трудней отделить легкомыслие или игру от подлинной
любовной страсти, и все же они перемешаны не сильней, чем раньше. Но если
раньше даже довольно незначительное и бедное в чувственном смысле весьма
малоплодотворное внутреннее отношение пытались представить божьей милостью, то
теперь можно отказаться, при обстоятельствах, от относительно богатой и
глубокой любовной связи спустя непродолжительный отрезок времени (так, как
раньше "от флирта"), потому что приходит понимание того, что она все же не
является абсолютно всем, что может дать любовь, и что лучше - идти дальше
порознь. Конечно, в таком понимании лежит определенная жестокость. Эта
жестокость знает, что там, где любовь хочет быть большим, чем чувственное или
мечтательное времяпрепровождение, она должна сотрудничать с той же самой
великой задачей жизни, которой принадлежат наши самые высокие цели и самые
святые надежды, - и что она из своей области, из самой себя должна завладеть
отрезком жизни после другого. Самая совершенная любовь останется всегда такой,
пока ей удается самым совершенным образом в большинстве моментов и областей
"сделать" так, что человек переживает все посредством другого человека, - да,
до тех пор, пока они в состоянии вместе быть "всем": влюбленными, супругами,
братом и сестрой, друзьями, родителями, товарищами, играющими детьми, строгими
судьями, милосердными ангелами.
Если мы взглянем в мир простейших существ, то мы обнаружим, что маленькие
амебы совокупляются и размножаются, причем они попарно вжимаются одна в
другую, абсолютно сливаясь с другим существом. Нам кажется естественным, что
люди в области физической уже не способны на столь полное слияние; наше тело
удовлетворяется тем, что лишь частичка его самого должна "пойти" для
оплодотворения, лишь она должна принять участие в этом полном слиянии и только
в узкоограниченной функции.

Обращенный

Обращенный в эту творческую глубину, наш дух, находясь в таком
бессознательно-эротическом состоянии, обнаруживает силы, которые до этого были
неведомы нам, наряду с утратой других сил, которые были известны нам ранее.
Это звучит странно, но есть тем не менее чудесные стороны бытия, которые
воистину в полной мере связывают влюбленного с часто хваленой детской
непосредственностью гениально творящих натур.
Эта детская непосредственность, в которую, в силу эротического омоложения,
может впасть самый благоразумный и закоренелый педант, отличает строжайшим и
неподкупнейшим образом подлинно эротическое от любого рода похоти, ибо та
всегда остается изолированной, локальной в своем телесном возбуждении и не
вызывает того исключительного состояния опьянения, которое охватывает человека
целиком.
Определенные вещи стилизуются, ощущаются как бы вне реальности в своем
собственном мире, и может потому, что они поэтически наполнены, и могут только
в такой форме вообще восприниматься.
Художник выбирает только те вещи, которые его настраивают продуктивно вплоть
до гениальности, он может выбирать к тому же только определенные их стороны, а
также только определенные отношения их сущности к самому себе, не обращая
внимания на прочие качества.
Что касается объекта нашей любви, то не мы открываем его, как и не мы
выбираем его для себя - мы выбираем в нем только то, что как раз необходимо
нам, чтобы это открылось в нас самих. Поэтому любовь и творчество в корне
своем тождественны.
Вот почему чувство эротического в нас, без всякого сомнения, должно быть по
сути своей точно таким, как гениальное творчество, которое воспринимают чаще
как периодичность, которое приходит и прерывается, и чью интенсивность или
полноту счастья совершенно определенно измерить в отдельном случае нельзя, как
нельзя предположить и его продолжительность. И все же, при любых
обстоятельствах, сильное любовное чувство неспособно поверить до конца в крах
своих же иллюзий.
В любви, как и в творчестве, лучше отказаться, чем вяло существовать. Лучше
верить, что периодичность высшего счастья в любви, как и в творчестве,
естественна. И все же колебания чувств переносятся весьма с трудом, в
особенности когда их фазы не всегда у двух людей совпадают.
Преходящий характер любой любовной страсти, как в творчестве, мог бы
приводить к менее опасным кризисам, если бы к этому не добавлялись некоторые
недоразумения.
Жизнь и любовь не совпадают и делают затем друг другу печальные уступки,
чтобы вообще продолжать существовать: любви предоставляется несколько
праздничных мгновений, но она неохотно соглашается снять после бала свои
праздничные одежды, и в самом скромном, повседневном платье ютиться в углу. Но
этот печальный конец, который искушенный человек обычно с грустной
уверенностью предвидит для всякого влюбленного, оттого и случается, что
сначала блеск любви воспринимается как очень важный, но затем ее право на ее
собственный и праздничный наряд и ее идею вечного возрождения праздника
недооценивается.
Это, конечно, должно звучать печально, как проповедь все более глубокого
одиночества для каждого, кто хочет выйти за его пределы. Между тем фактически
только это возвращает любви ее право властвовать вместо того, чтобы отнять его
после кратковременного первого опьянения и вместо того, чтобы смешать его с
узкообусловленными выгодами жизни. Все же любовь действует как непрямой повод
в том случае, если она используется любимым человеком в качестве огнива, а не
в качестве самого огня, у которого он согревается. Однако за это остается ей
ограниченная власть так долго, как она хочет этого, и так далеко, как только
она может достичь во всех областях жизни. Дальше и дальше может она
действовать подобно тому, как она поступает в физическом слиянии: охваченный
ею, человек зарождает настоящую полноту жизни в контакте с другим человеком, в
нем высвобождается его творческая сила, так дело всей жизни, вся внутренняя
плодотворность и красота могут брать свое начало только из этого контакта, ибо
это именно то, что для каждого человека означает "все" - момент связи с
недостижимой подлинностью вещей. Она - средство, при помощи которого с ним
говорит сама жизнь, которая неожиданно становится чудесной, яркой, как будто
она говорит на языке ангела, милостью которого она находит необходимые именно
для него слова.
Любить - это означает знать о ком-то, чей "цвет мира" - способ видения вещей -
вы должны принять так, чтобы эти вещи перестали быть чужими и ужасными, или
холодными, или пустыми, словно, приближаясь к раю, вы приручили диких
животных. Так в самых прекрасных песнях о любви живет соль самой эротики,
которая тоскует о возлюбленной так, как будто возлюбленная - не только она
сама, а также весь мир, вся вселенная, как будто бы она еще листочек, дрожащий
на ветке, как будто луч, сверкающий в воде - преобразовательница всех вещей,
одновременно способная преобразовываться во все вещи: так, дробясь и
соединяясь, оживает образ предмета любви в сотнях тысяч отражений.

лекарство от смерти

Любовь - единственное лекарство от смерти, поскольку она ей сродни.
(Мигель де Унамуно)
После смерти Ницше две женщины опубликовали свои воспоминания о нем. Первой
-Ницше обязан всеми недоразумениями, существующими вокруг его имени. Это его
сестра Элизабет Ферстер-Ницше, наследница и распорядительница его архива,
слишком произвольное обращение с которым и породило нелепую легенду о Ницше
как предтече национал-социализма. Другая - самый противоречивый персонаж в
судьбе мыслителя: женщина, чье имя звучанием своим напоминает о библейской
танцовщице - Лу Саломе.
Ей по праву принадлежит роль одной из самых исключительных женщин в истории
Европы. Во всяком случае немецкий писатель Курт Вольф утверждал, что "ни одна
женщина за последние 150 лет не имела более сильного влияния на страны,
говорящие на немецком языке, чем Лу фон Саломе из Петербурга".
И в самом деле, такой "коллекции" потерявших голову знаменитостей не
встретишь более ни в одной женской биографии: Лу была "Великой Русской
революцией" в жизни Ницше, ее боготворил и воспевал Рильке, ею восторгался
Фрейд, ее собеседниками были Ибсен и Толстой, Тургенев и Вагнер, с ее именем
связывают самоубийства Виктора Тауска и Пауля Рэ, по настоянию Мартина Бубера,
известного философа и близкого друга, ею была написана книга под названием
"Эротика", которая стала бестселлером в Европе и выдержала 5 переизданий...
Воздержимся от штампа "женщины-музы". Эта роль слишком одномерна для нее. Еще
менее точным была бы попытка навязать ей образ непревзойденной гетеры 19-20
веков, ибо ее мало развлекал "список поверженных". Какая же тайная, неутолимая
тоска гнездилась в ее душе, гоняя ее "от костра к костру"? Исполняя на
интеллектуальных подмостках Европы свой "танец семи покрывал", не свою ли
собственную голову стяжала она? Ведь она хотела во что бы то ни стало
реализовать на практике ницшевское кредо - "Стать Тем, кто ты Есть" - вскрой
свою глубину, извлеки на свет свою подлинность!.. Она была великим и отчаянным
экспериментатором... в режиссуре судьбы - собственной и окружающих.
* * *
Началось это довольно рано, в первые 20 лет ее жизни, которые она провела на
родине, в Петербурге. Лу родилась в 1861 году в семье генерала русской службы
Густава фон Саломе, прибалтийского немца по происхождению. Младшая сестра пяти
братьев, она, наверное, ощущала себя подобно андерсоновской Элизе. "Весь мир
казался мне населенным братьями", - писала она в своих воспоминаниях. Не здесь
ли - исток ее беспрецедентного успеха у мужчин, тайна всепобеждающей
непринужденности ее обаяния?
Первым мужчиной, испробовавшим его на себе, был известный своими проповедями
пастор Гийо. Поводом к их знакомству послужило чувство глубокого одиночества,
невысказанности и тоски, которое Лу очень остро переживала в свои 17 лет.
Рискнув, Лу написала об этом человеку, чьи проповеди привлекли ее своей
глубиной. Письмо, очевидно, произвело на пастора приятное впечатление, и они
встретились. Эта встреча была первой в череде тех судьбоносных сюжетов,
которые круто изменяли ее жизнь. Целый год втайне от семьи Лу встречалась с
пастором, чтобы штудировать философию, историю религии, голландский язык...
Героями их бесед были Кант и Спиноза. Ее странные мечты и тягостные раздумья
Гийо готов был выслушивать очень серьезно, освобождая ее тем самым от
мученического утаивания самой себя. Тогда, - вспоминала она, - в Гийо ей
виделся Бог, и она поклонялась ему, как Богу. Драма назревала с неизбежностью:
чтобы предсказать ее, не требовалось особой проницательности -
экзальтированная девичья идеализация должна была натолкнуться на живого
человека. Они неуклонно сближались, и это было мучительно для обоих: однажды
Лу потеряла сознание, сидя на коленях у пастора. Развязку ускорила смерть отца
Лу: Гийо настоял, чтобы она рассказала матери об их уроках, и сам попросил у
нее руки дочери. Такой поворот событий поверг Лу в шок...
Был ли это глубинный страх подлинной близости? Горечь от утраты сакральной
дистанции? Уже тогда возникшее предчувствие иного, совершенно особого пути? Во
всяком случае сексуальная близость для будущего автора "Эротики" была вещью
принципиально отклоняемой еще много лет. И хотя нестандартность ее образа
жизни была чревата славой о "распущенности", на деле она отменила свое табу
только после тридцати лет. Мотивы, стоящие как за первым, так и за вторым
решением, остаются для исследователей весьма загадочными. Это обстоятельство
интригует тем сильнее, что к этому времени Лу уже давно была замужем за Фредом
Андреасом, однако их брачный договор включал непреклонное условие Лу - отказ
от интимной близости. В своих воспоминаниях она сама затрудняется дать
объяснение многим своим поступкам. Достоверно известно, что к 50-ти годам,
эпохе ее наивысшего женского расцвета, Лу радикально изменила свои убеждения -
свидетельством чему стала ее нашумевшая "Эротика".
Становясь "тем, что она есть", Лу предоставляла право "своему близкому
окружению" либо уйти с ее пути, либо соответствовать ее жизненному
эксперименту. Гийо был первым из длинной череды мужчин, завороженных ее даром
творить из ничего целый мир интенсивной духовной близости. Но он же был
первым, кто столкнулся с неженской твердостью, с которой она требовала
соблюдения "в этом мире" установленных ею законов. Лишь на таких условиях
можно было сохранить туда доступ. Впрочем, у нее было врожденное чувство
справедливости, и она требовала только тех жертв и ограничений, которые сама
уже перенесла. И если бы она не научилась ставить точку в своем потакании
"слишком человеческому", посмела бы она требовать этого от других?

что касается души

Странным образом, но в том, что касается души, а не тела, нам хочется, чтобы
это взаимопроникновение распространялось еще дальше, - так, как это происходит
у амеб. Душой мы хотим того же самого, что и телом: не растворения в другом
человеке, а - наоборот, благодаря своему контакту, - плодотворного
становления, усиления, удвоения, вплоть до плодотворного роста. В таких же
отношениях состоят художник и его творчество. Потому что автор, даже не
соприкасаясь при этом с предметом, пребывает с ним в этом "амебообразном
соитии", поскольку этот предмет оплодотворил его фантазию.
За этой полной аналогией физических и духовных способов выражения любовного
восприятия стоит то, что при этом речь идет только о двух сторонах одного и
того же процесса. Как творческое возбуждение коренится в процессах фантазии,
так эротическое возбуждение, подобно процессу творчества, нельзя вычленить из
фантазии, являющейся его порождающим центром. Несправедливо относятся к
эротическому процессу, если его ограничивают лишь грубым физическим действием,
а все дальнейшее больше не хотят признавать. Но с не меньшей несправедливостью
относятся к нему те, которые его лишь морализуют и эстетизируют, искажая при
этом половую жизнь. Эротическое - это все то, что относится к изначальной силе
притяжения, преодолевая при этом существующую разделенность и несходство между
телесными и духовными проявлениями его сути, подчеркивая физический момент в
духовном и наоборот.
С этой суверенной областью - ведь эротическое являет свой собственный целый
мир во всех его физических проявлениях - пребывают в разнообразных конфликтах
другие области человеческой жизни и различные мнения человека. Пример тому -
то, как часто люди могут одновременно любить и презирать. Я при этом предвижу,
в очень частом случае, что наше "презрение" только привито и что именно любовь
в действительности совпадает с нашей глубинной оценкой вещей.
Притягательность предмета остается источником сильного опьянения, но
опьянение нашей целостной сущности существует лишь только в пределах
определенных моментов, в то время как в другие моменты наступает уныние,
разочарование. Если эта симпатия возникает в очень чувствительных местах души,
ей противостоят в нашей сознательной личностной направленности очень сильные
пристрастия и оценки: таков исток борьбы между любовью и презрением, и,
странным образом, от каждого человека, без исключения, ожидается, что он
преодолеет свою страсть, хотя никто - даже он сам - не может предугадать,
какие боги в глубине глубин борются тут за его сердце и на какой стороне может
быть самая тяжелая потеря, серьезное увечье.
Как своеобразный итог этих размышлений напрашивается вопрос: почему любимый
предмет так часто настолько мало нам подходит - по сравнению с большинством
симпатичных нам людей - и почему, тем не менее, для нас все сосредотачивается
в нем одном? Почти в каждой любовной страсти живет это недоразумение и,
невольно спрашивая себя о причине выбора и тайне своей зависимости, мы, как
правило, не в состоянии их объяснить.
Это происходит тогда, когда в основе любовной страсти лежит физическое
впечатление, причем это физическое впечатление говорит на совершенно "другом
языке", так сказать, символизирует, обещает совершенно иное, нежели то, чем
оказывается душа этого человека при более близком знакомстве. Это происходит
так, как будто его походка, его вид, его улыбка, его интонация, короче, все,
до самых мельчайших черточек его существа, рассказало о совершенно другом
человеке, чем он есть на самом деле.
Если речь идет о страсти легкого рода, то этот парадокс не сильно ее
разрушает, ведь она, собственно, и любит только физического человека, и потому
она не находится в трагическом конфликте, подобно конфликту между любовью и
презрением. В своих физических впечатлениях она не ошибается и никогда не
ошибется: в этом человеческие инстинкты не могут заблудиться. Но может
случиться так, что то, что она видит и чувствует в этом отдельном индивидууме,
явственно подчеркнуто только физически - может быть, возрастом, предками,
особенностями семьи, может быть, с детства - т.е. то, чего он лишился со
временем, что было отрезано приобретенными позднее внутренними свойствами.
Тело - более консервативная сила, и многое медленно в него "внедряется".
То, что мы любим, схоже со светом тех звезд, которые от нас так далеки, что
их свет мы видим только после того, как они сами уже погасли. Мы любим потом
нечто, что есть и чего одновременно нет, но даже потом мы любим не зря. Ибо
даже потом этот еще видимый, уловимый луч угасающего света может зажечь огонь
всей нашей сущности, который не смог бы так вспыхнуть ни от одной другой,
самой богатой действительности. Эротически мы любим только то, что в самом
широком смысле физически выражено, что, так сказать, стало физическими
символами, обрело материальность. Это подчеркивает всю окольность пути от
одной человеческой души к другой. Это означает, что мы уже действительно
никогда не приблизимся друг к другу, и нечто подобное только изображаем
физически. Между тем, по причине дарованного нам физического повода, сами в
себе мы создаем блестящий портрет другого и тем самым все наши силы
высвобождаются и воодушевляются. В этом кроется и причина того, почему в
некотором смысле искалеченного или обезображенного человека можно продолжать
безумно любить, поскольку он уже прежде подал нам не обезображенно и не
изувеченно свою физическую символику.
Любовь - это как раз и полностью физическое, и самое глубоко-духовное,
спиритуалистическое, что в нас проявляется: она всецело удерживается в теле,
но и в нем всецело является символом, подобием для любого человека и для
всего, что прокрадывается через ворота чувств в нашу самую сокровенную душу,
чтобы ее разбудить.
Вечное отчуждение в вечном состоянии близости - древнейший, извечный признак
любви. Это всегда ностальгия и нежность по недосягаемой звезде.
Только творческий человек знает, что счастье и мучение являются одним и тем
же во всем самом интенсивном, самом творческом опыте нашей жизни. Но задолго
до него чудак-человек, который любил, - моля, простирал руки к звезде, не
спрашивая, будет ли это радостью или страданием.

Мысли о проблемах любви

В рамках эмоциональных отношений человека с окружающим миром, со всеми его
живыми существами и вещами все можно, на первый взгляд, расположить в
определенном порядке, разделив на две большие группы: с одной стороны - все
однородное, симпатичное, интимно-близкое, а с другой - все неоднородное,
чужое, враждебное. Наш природный эгоизм непроизвольно чувствует себя либо
побуждаемым разделить радость, так проникнуться сочувствием к сущности
другого, как будто речь идет о собственном "я", либо наоборот, что-то
заставляет его замкнуться, съежиться, отвергая внешний мир, выступая
агрессивно, угрожающе против него. Такой тип эгоизма в более узком значении
слова есть своеволие, которое любит только себя и прислушивается только к
себе, а все остальное подчиняет собственным целям; напротив, тип так
называемого самопожертвования есть натура самаритянина с ее идеалом всеобщего
братства; этот идеал признает в каждом, даже самом отчужденном существе,
стремление к великому единению со Вселенной. Оба эти свойства беспрестанно и
неумолимо заостряются в ходе развития человечества, и от того, как решится
конфликт между ними, будет зависеть характер культуры каждой отдельной эпохи.
Они никогда не смогут окончательно примириться друг с другом. И если одна из
этих двух противоположностей резко поднимется до уровня единственного
повеления, то произойдет это только в том случае и будет лишь тогда
оправданно, если другая в силу своей утрированности будет нуждаться в особенно
резкой коррекции.
В реальной жизни трудно в каждом отдельном случае верно провести границы
между слабостью и добром, между суровостью и силой духа, и то, как люди должны
объединять в себе добро и силу, - предложений и мнений на этот счет существует
множество, словно песка в море. Между тем это обстоятельство психологически
интересно тем, что человек не может вступить ни в одно из этих состояний, не
вредя себе, и что они оба, несмотря на их видимое противоречие, все же, в
конце концов, могут находиться во взаимодействии.
Эгоист, который, по возможности, многое для себя требует, так же, как и
альтруист, который многое отдает другим, на своем языке творят одну и ту же
молитву одному и тому же Богу - и в этой молитве любовь к самому себе
нераздельно смешивается с отреченностью от самого себя в одно целое: "я хочу
иметь все" и "я хочу быть всем", они достигают своего апогея в сходстве самой
интенсивности страстного желания. И что же?
Оба ничего не добиваются, ибо в этом и кроется суть противоречия. Эгоист
должен перестать быть эгоистом, точно так же, как неэгоист должен стать
эгоистом. Это наши стены, в которые мы упираемся и на которых мы рисуем свою
картину мира.
Именно в абсолютном противоречии кроется новое, необыкновенно эффектное и
плодотворное в них, поскольку оно вызывает такое состояние, что человек
фактически уходит сам в себя и одновременно выходит из своей скорлупы обратно
в целое жизни. Это касается и эротических отношений. Часто, - и не без
основания, - замечают, что любовь - это вечная борьба, вечная враждебность
полов и даже, если в отдельных случаях это звучит несколько преувеличенно, все
же мало кто станет отрицать тот факт, что в любви встречаются две
противоположности, два мира, между которыми нет мостов и не может быть никогда.
Не случайно в природе действует тот закон, который самое близкородственное
размножение наказывает неплодовитостью, дегенерацией, гибелью.
В любви каждого из нас охватывает влечение к чему-то иному, непохожему; это
новое может быть предугаданным нами и страстно желанным, но никогда не
осуществимым. Поэтому постоянно опасаются конца любовного опьянения, того
момента, когда два человека слишком хорошо узнают друг друга - и исчезнет это
последнее притяжение новизны. Начало же любовного опьянения связано с чем-то
неизведанным, волнующим, притягательным; это озарение особенно волнующее,
глубоко наполняющее все ваше существо, приводящее в волнение душу. Верно, что
полюбившийся объект оказывает на нас такое воздействие, пока он еще не до
конца знаком. Но как только рассеивается любовный пыл, он тут же становится
для нас символом чужих возможностей и жизненных сил.
После того как влюбленные столь опасным образом открываются друг другу, они
еще долгое время испытывают искреннюю симпатию. Но эта симпатия, увы, по своей
окраске уже не имеет ничего общего с прошедшим чувством, и характеризуется
часто, несмотря на честную дружбу, тем, что полна мелких обид, мелкой досады,
которую, как правило, пытаются скрыть.

Родитель и Ребенок

Сексуальные отношения между родителями и ребенком
запрещены, потому что представляют собой кровосмешение даже
когда ребенок вырос. Единственные сексуальные удовольствия,
разрешенные законом, -- это крайние извращения или превосходные
процедуры, оправдывамые моралью или гигиеной. Отцу позволяется
шлепать своих детей, включая дочерей в одежде или без одежды.
Матери позволяется своему сыну делать ежедневные клизмы (а отцу
-- своей дочери) даже без назначения врача. Отцу официально
разрешается задирать дчке юбку, когда она возвращается со
свидания, чтобы проверить, не имела ли она полового сношения.
Кроме того, обоим родителям разрешается устраивать стриптизы и
отправляться в ванну в присутствии своих детей.

Поставщик и клиент

Не существует законов, специально запрещающих бизнесмену
иметь сексуальные отношения со своими заказчиками, но имеются
определенные профессиональные отношения, связанные с
"доверием". В них клиент находится в руках поставщика и склонен
полагаться на его суждение и следовать его советам, поскольку
это ценность, которая оплачивается. Таково положение между
адвокатами и социальными работниками и их клиентами, и между
докторами и психотерапевтами и их пациентами. Считается
неэтичным и иногда незаконным для профессионала иметь связь с
его клиентами или пациентами. Немногие терапевты делают это из
тех соображений, что их пациентам станет лучше, но так
получается редко. В большинстве случаев это разрушает
терапевтическое отношение и пациенту становится хуже.
Что здесь неправильно -- это то, что любовь не входит в
контракт. Пациент платит за лечение, а не за секс. Некоторые
терапевты и юристы обходят этическую сторону проблемы,
дожидаясь, пока случай "окончен", а потом имеют секс со своими
клиентами. Это может быть законно, но, конечно, не этично.
Иногда поставщик имеет секс со своими клиентами и одновременно
получает плату за свои услуги, таким образом низводя себя до
уровня торговца наркотиками или жиголо.
Можно видеть, что юридическая классификация отношений дает
некоторые возможности для размышлений, но она не является ни
столь же последовательной, ни столь интеллектуально
удовлетворяющей, как трансактный анализ. Не предоставляет она и
каких-либо преимуществ для анализа, понимания или предсказания.
Она на деле более цинична, нежели научна. То же самое во многом
относится и к другим системам, часто употребляемым. Психоанализ
может анализировать отношения, но не может осмысленно
классифицировать их, и анализы бывают гораздо более
громоздкими, чем трансакциональные.
Приложение к этой книге дает дополнительную информацию
относительно классификации отношений более официальным
способом.

Хозяин и слуга

Эта категория может включать мастера и подмастерье, учителя
и ученика. Существует установившееся правило (или, по крайней
мере, так часто случается), что хозяин может иметь секс со
своими служанками или хозяйка со своими слугами, и если
последствия оказываются нежелательными, служанка получает право
на компенсацию, предусмотренную обычным правом. Таким образом,
подобные отношения являются разновидностью рулетки в барском
доме. Когда числа девушки не приходят, хозяин проигрывает. В
старые времена, когда учителя сохраняли дистанцию с учениками,
секс между ними воспринимался с подозрением. Но поскольку
отношение становится все более близким, секс становится!все
более и более обычным и приемлемым. Босс и секретарша -- частое
сексуальное отношение даже с точки зрения хорошего тона, однако
такие двойные контракты являются рискованными. Много таких
женщин, которые могут быть либо хорошими секретаршами, либо
хорошими любовницами, но не просто быть и тем и другим для
одного и того же мужчины, и часто два занятия мешают одно
другому.

Юридические отношения

По контрасту со структурной или основанной на
эго-состояниях системой классификации отношений, давайте
коротко обсудим сексуальные аспекты юридической системы
классификации. Личные отношения находились под постоянным
пристальным наблюдением и определением этой специальностью,
начиная со времен Рима и даже в какой-то степени до этого.
Кроме четырех основных классов, обычно упоминаемых в сводах
законов, мы включили пятый, потому что, хотя он и не является
первично личным отношением, он легко становится таковым. Секс
не только разрешается между мужем и женой, но является более
или менее принудительным. Если брак не "доведен до конца", это
может быть основанием для его аннулирования. С другой стороны,
во многих штатах США имеются строгие ограничения видов секса,
разрешаемых в браке. Что угодно, кроме сношений лицом к лицу
через влагалище может быть названо "преступлением против
природы" и представляет уголовное преступление с наказанием в
виде тюремного заключения. Таким образом, юридически говоря,
только сексуальный акт лицом к лицу составляет брак, в то время
как любая другая форма сношений превращает обе стороны в
преступников.

Брак

Брак может быть основан или включать в себя любую ситуацию
из ранее обсуждавшихся, и я не стану пытаться проанализировать
это трудное отношение, которое завершается 500 000-ми разводов
в год в одних Соединенных Штатах. (Моралью из этого, очевидно,
является то, что великолепное средство против разводов --
упразднить брак). Однако, я хотел бы предложить очень
искусственную классификацию, которая имеет два преимущества в
употреблении: она не вводит в заблуждение и легко запомиается.
Она основана на буквах алфавита: AHIOSVX и Y.
Брак типа A стартует скоропалительно или как временное
средство. Двое далеки друг от друга, но вскоре они находят
единственное общее связующее звено, возможно, родившегося
ребенка. Это представлено перекладиной буквы A. По мере того,
как идет время, они становятся ближе и ближе вплоть до того
момента, когда они соединяются, и тогда они обретают интерес
друг к другу. Это представлено верхушкой буквы A.
Брак типа H начинается точно так же, но пара никогда ни на
сколько не становится ближе, и брак держится на единственной
связующей ниточке. В противном случае, оба возвращаются туда,
где они находились первоначально.
Брак типа I начинается и заканчивается парой, спаянной в
единое целое.
Брак типа O бесконечно кружится по кругу, никогда никуда не
приходя и повторяя одни и те же стереотипы до тех пор, пока он
не оканчивается смертью или отделением друг от друга.
Брак типа S бродит вокруг в поисках счастья и в конце
концов оканчивается чуть-чуть выше и правей того места, где
стартовал, но никогда не продвигается дальше этого, оставляя
обоих разочарованными и смущенными и хорошими кандидатами для
психиатрии, поскольку все же есть нечто, достаточное чтобы они
не хотели развода.
Брак типа V начинается близкой парой, но они мгновенно
начинают расходиться в разные стороны, возможно, после
окончания медовоо месяца или даже после первой ночи.
Брак типа X начинается как A. В одной точке бывает
единственный период блаженства. Они ждут, чтобы оно случилось
снова, но этого никогда не происходит, и вскоре они удаляются
друг от друга, чтобы никогда не воссоединиться.
Брак типа Y начинается хорошо, но трудности умножаются, и в
конце концов каждый находит свои собственные отдельные интересы
и идет своим собственным путем.
Имеются, без сомнения, другие типы брака, но они не
укладываются в алфавит, который мы используем, поэтому их
придется оставить для более усложненной системы классификации.

Классификация отношений

Хотя некоторые отношения чистые, большинство являются
смешанными и нелегкими для классификации. Однако, если их
рассмотреть момент за моментом, они становятся на свое место.
Следующий пример проиллюстрирует некоторые трудности и
тонкости, и то, как они могут быть разрешены посредством
диаграммы отношений.
Сюзанна, молодая леди после двадцати лет, которая любила
детей и имела сильный ... , всегда отворачивалась от мужчин,
потому что боялась их и их сексуальности. Она прогрессировала
от знакомых, с которымй играла в игры так, чтобы оборвать
отношение, прежде чем оно станет угрожающим по направлению к
близости и любви. На этом пути мы имели следующий разговор:
Сюзанна: У меня все хорошо с Роджером, но это не любовь.
Это просто cuffing. Мы очень хорошие друзья, но он мог быть и
моим братом. Он размещает вещи по дому, а потом мы идем в
постель. Я больше уже не боюсь секса, но в добавок к нему почти
ничего нет.
Доктор: Очень плохо, что на другом конце пениса должен быть
еще и мужчина.
Сюзанна: Да, было бы много проще, если бы его не было. Если
бы я имела пенис, чтобы играть с ним, и мужчину, чтобы
заботился обо мне, все было бы о'кей.
На языке трансактного анализа. Сюзанна хочет, чтобы Роджер
колебался между тем, чтобы быть и заботливым Родителем,
помогающим Взрослым и сексуальным Ребенком, в то время как она
постоянно остается в Детском эго-состоянии. Судя по ее
описанию, отношение звучит как приятельство или дружба, однако
на самом деле имеются определенные отличия от того и другого.
Приятельство (таблица 7) -- "горизонтальное" отношение,
Родитель с Родителем, Взрослый со Взрослым и Ребенок с
Ребенком, в то время как данное отношение имеет некоторые
наклонные векторы. Приятеьство симметрично, в нем обе стороны
равны, в то время как отношение Сюзанна -- Роджер -- нет.
Дружба (таблица 8) имеет наклоннные векторы, но они лишь
изредка включают Родителя, в то время как Родитель --
необходимая часть отношения Сюзанна -- Роджер. В дополнение,
дружба симметрична, а Сюзанна -- Роджер нет.
Мы можем разбить отношение С-Р на три аспекта, как они
описаны Сюзанной, в которых она всегда остается в Детском
эго-состоянии (таблицы 9, 10 и 11), в то время как Роджер
переключается с одного на другое. Если мы обёединим три
диаграммы вместе, мы получим целостную картину отношения
(таблица 12). Ее можно использовать для предсказания дальнейших
возможностей. Она не похожа на хорошую диаграмму ни для
сотрудников (В-В), ни для брака (который, чтобы функционировать
хорошо, требует более, чем трех векторов), а трудности на пути
приятельства или дружбы мы уже обсудили. лизость и любовь тоже
не подходят из-за ее ассимметричности. Поэтому Сюзанна должна
измениться либо через психотерапию, либо встретить другой тип
мужчины, так чтобы она могла преодолеть свой Детский страх и
встретить его как равная. Таким образом, мы можем предсказать,
что отношение С -- Р будет (и должно быть) лишь временным, как
это и оправдалось. Хотя Роджер получил от него какое-то
удовлетворение, включая сексуальное, с ее стороны это было
отношение полной эксплуатации, в котором она использовала все
три из его эго-состояний для своих собственных нужд, без того,
чтобы предложить что-нибудь взамен, за исключением того, что он
мог урвать.
Ясно, что секс может найти место в любых отношениях,
упомянутых в этой главе, что дает нам следующий перечень, с
небольшими комментариями по некоторым пунктам.
Знакомые или случайный секс. Это может происходить "по
случаю" импульсивно, для денег, для того, чтобы доказать
что-либо, "показать кому-либо", или как способ убить время в
ситуациях особой скуки.
Сослуживцы или секс в учреждении. Он обычен среди
работников одного уровня. Большинство бизнесменов избегают его
из того принципа, что легче найти новую хорошую любовницу, чем
новую хорошую секретаршу. Квалифицированные секретарши избегают
его из того же принципа, что легче найти хорошего приятеля, чем
хорошего босса. Кроме этических соображений, терапевты -- и
умные пациенты -- избегают его по тем же причинам. Легче для
терапевта найти хорошую подружку, чем найти другую хорошую
пациентку. И само собой легче для пациентки найти хорошего
приятеля, чем найти другого хорошего терапевта, но лишь
несколько тысяч компетентных
Члены комитета и секс. Это вопрос родства взглядов и
индивидуального предпочтения. Он может работть в работающем
комитете, но в комитете типа "Не ужасно ли это" он,
по-видимому, будет ужасным.
Уважение и секс. Он рискован, даже если обе стороны
неженаты и уверены в своих силах. Если он не вполне честный и
не вполне удовлетворяющий, уважение быстро сгорает в угаре
нездоровой страсти, и пепел уважения превращается в разгорающие
угольки презрения. Такая бесславная смерть чего-то столь
прекрасного редко стоит риска.
Восхищение и секс. Это хороший способ получить автограф
лица, которым восхищаются.
Привязанность и секс. Нечто, отдающее рутиной.
Секс между приятелями. Некоторые люди думают, что это
хороший способ делить плату за комнату.
Секс между друзьями. Ничто так не разрушает дружбу, как
секс, и ничто так не разрушает секса, как дружба.
Близость и секс -- нечто из ряда вон выходящее.
Любовь и секс. Сексуальные флюиды создают детей.